3 Л.Виола Крестьянский бунт в эпоху Сталина

ность баптистского учения о скором конце света и втором пришест­вии Христа отражала нестабильность и неизвестность, царившие как в повседневной, так и в духовной жизни большинства россий­ских крестьян52.

Некоторые евангелистские группы выступали за полное обособле­ние от государства, считали советскую власть безбожной, воплоще­нием зла, и отказывались отдавать своих детей в советские школы53. Но яростнее всех государство как Антихриста клеймили старообряд­цы, многие из них никогда не признавали государство в принципе, будь оно царским или советским. В 1917 г. старовер архиепископ Мелентий отождествил советскую власть с Антихристом, в резуль­тате чего многие старообрядцы на протяжении 1920-х гг. отказыва­лись иметь дело с государством54. Сложно оценить, насколько широ­ко была распространена такая позиция в отношении государства в годы НЭПа, поскольку неизвестно точное число крестьян-старооб­рядцев. Некоторые из них отказывались заполнять бумаги и полу­чать от государства какие-либо официальные документы; многие ста­рообрядческие семьи также отказались иметь дело с переписчиками населения в 1926 г., поскольку опасались, что они несли с собой знак Антихриста55. В период коллективизации отношение староверов к го­сударству нашло широкий отклик среди крестьян.

Еще одним проявлением страха и неуверенности в завтрашнем дне, характерным для длительных периодов нестабильности, являет­ся антисемитизм56. Народный антисемитизм всегда был присущ де­ревенской жизни, особенно на Украине. Неясно, усилился ли он во время революции и Гражданской войны, хотя некоторые современ­ники говорят о такой тенденции. В одном из докладов начала 1920-х гг. отмечается, что староверы называли сторонников коммунистов евре­ями и говорили об обслуживании коммунистами «еврейских интере­сов»57. На Украине в середине 1920-х гг. был случай, когда верующие кричали «бей жидов», когда комсомольцы распевали антирелигиоз­ные песни в православный праздник58. К концу 1920-х гг. для священ­ников, судя по всему, стало обычным делом в своих проповедях проклинать евреев, а для некоторых крестьян - винить их во всех проблемах. Были даже отмечены случаи чтения антисемитского трак­тата «Протоколы Сионских мудрецов» в некоторых селах Новгород­ской области59. Необходимо подчеркнуть, что распространение ярко выраженных форм антисемитизма изучено мало. Однако не удиви­тельно, если подтвердится, что в 1920-х гг., и особенно в годы кол­лективизации, наблюдался всплеск антисемитизма, который часто активизируется в атмосфере страха и нестабильности. Более того, как и апокалиптическое мышление, антисемитизм создает упрощен­ную картину мира, где «силы добра» (христиане) сражаются против

70

«сил зла» (евреев). Проецирование такого мировоззрения на совет­ские реалии того времени привело к тому, что коммунистов стали считать евреями - одним из воплощений Антихриста, и это стало еще одной метафоричной формой отрицания советской власти60.

Самым ярким проявлением духа того времени были божествен­ные предзнаменования и знаки, о которых говорили во всех деревнях страны. Эти потусторонние явления служили не столько выражени­ем крестьянского суеверия, сколько еще одним признаком, свиде­тельствующим о взбудораженном внутреннем мире крестьян. Наря­ду с апокалиптическими верованиями, они помогали крестьянам осмыслить стремительные перемены с помощью привнесения в по­вседневную жизнь элементов божественного промысла61. То тут, то там в деревни приходили известия о чудесах, явлениях святых и об­новлении икон. Случаи обновления икон (когда старые иконы вне­запно становились очищенными и новыми) отмечались в 1920-х гг. в Воронеже, Курске, Саратове, Самаре, на Дону, в Киеве и в других местах. Крестьяне трактовали эти явления как знаки свыше и часто организовывали паломничества в деревни, где находили обновлен­ные иконы62. В начале 1920-х гг. в Воронежской области появились сообщения о внезапно «обновившихся» яблонях и кленах (видимо, расцветших не по сезону). И в этом случае в область на молитву приехали тысячи паломников63. Часто говорили, что обновленные иконы и другие явления обладают целительной силой. Так, чудо­творная икона на Урале якобы излечила пастуха от паралича руки64. По слухам, где-то на склоне холма росла яблоня высотой больше 120 метров, прикосновение к которой могло излечить от болезней65. Во многих местах рождались слухи о внезапном появлении крестов, священного огня и святых источников66. В 1924 г. в Барнаульском округе пожилая крестьянка остановилась у источника попить воды и увидела «святые фигуры». Эта новость передавалась из уст в уста, и крестьяне толпами повалили к источнику в поисках исцеления; есть данные о том, что паломники посещали его и в 1928 г.67 Еще об одном чуде сообщали жители села в Кузнецком округе. Там три женщины пошли к источнику, чтобы помолиться о ниспослании дождя. В первый день молитвы они заметили рядом кусок бумаги размером со спичечный коробок. На следующий день нашли икону в медном окладе того же размера. Четыре дня спустя одна из женщин взяла икону домой, однако та исчезла и снова появилась у источни­ка. Жители села установили возле него крест, и вскоре крестьяне начали совершать паломничества в это святое место. Прошел даже слух, что крестьянин, посмеявшийся над этой историей, упал с лоша­ди и заболел68. Чудесные источники, кресты и изображения святых во многих культурах предстают как «символы исцеления и обновле­

71

ния»69. В России в рассматриваемый период они стали проекцией тревоги и болезненного восприятия реальности, характерных для де­ревни в годы после революции и Гражданской войны.

Другие чудеса несли более конкретные послания свыше о Боге и политике. 5 декабря 1922 г. неподалеку от одной из деревень упал метеорит. Некоторые называли его «небесной скалой», кто-то гово­рил, что он из золота, но большинство приняло его за предзнамено­вание конца света. По Раненбургскому уезду прошел слух (возмож­но, вызванный этим метеоритом), что Юпитер падает на Землю и скоро миру придет конец. Эта новость спровоцировала массовый убой скота, так как крестьяне решили по крайней мере наесться вволю, раз уж им все равно суждено умереть70. В начале 1920-х гг. в Винниц­кой области ходили слухи об обновленном кресте, о приближении Страшного суда и даже о воскрешении умерших71. В Таштыпском районе в июне 1926 г. с местным крестьянином якобы заговорил сам Бог. Крестьянин заявил, что 19 июня он расскажет миру о том, что Бог поведал ему. Почти три тысячи человек собрались в этот день и услышали, что конец света наступит через 47 лет, если люди будут веровать в Бога, а если не будут - то уже через 27 лет. На том месте, где Бог заговорил с крестьянином, воздвигли крест, и каждый год его посещали около двух тысяч человек. В одном из сел Бийского округа летом 1927 г. пожилая крестьянка заявила, что ей явился Христос, который открыл ей место святого сокровища. Местные селяне и свя­щенники начали копать в указанном месте, но ничего не нашли. Тем не менее место стало считаться святым и, возможно, обладающим чудодейственной целительной силой, и к нему стали стекаться па­ломники72.

Многочисленные сообщения о сверхъестественных явлениях были характерны для 1920-х гг. и служили подтверждением апокалипти­ческого восприятия крестьянами действительности. Впрочем, эти настроения нельзя свести только к крестьянской «темноте» или суе­вериям. Тема апокалипсиса в крестьянском сознании и дискурсе по своей сути несет подрывной импульс, поскольку делит мир на две противоположности - добро и зло. Она формирует альтернативную символическую реальность, которую можно отчетливо наблюдать во многих крестьянских обществах в периоды напряженности или кар­динальных перемен, и являет собой ключевой аспект крестьянской культуры сопротивления73. Согласно Эрику Вульфу, «хаос в настоя­щем слишком часто воспринимается крестьянами как переворот ми­ропорядка, а значит, как зло»74. Во время НЭПа одни крестьяне счи­тали советскую власть Антихристом, а другие прислушивались к рассказам о сверхъестественных явлениях и искали в них апока­липтический смысл. Рука Провидения вмешивалась в повседневный

72

мир крестьянства и в его политические отношения с коммунистами. Чужая городская культура противопоставлялась крестьянской куль­туре, коммунистический Антихрист - крестьянскому Христу, при этом первый в народном сознании был воплощением безбожия, амо­ральности и насилия. Учитывая центральную роль коммунистиче­ского наступления на крестьянскую культуру и религию, неудиви­тельно, что крестьяне создали свой символический мир, не только дающий им возможность с привычной точки зрения оценивать мир­скую власть, но и выражающий чувство глубокой тревоги, которым были проникнуты культура и настроения крестьян после революции.

НЭП предоставил крестьянам временную передышку, но она ско­рее напоминала затишье перед бурей, чем золотой век крестьянства. Хотя в ретроспективе НЭП, скорее всего, действительно можно на­звать раем для деревни, поскольку он пришелся на период между Гражданской войной и коллективизацией, это было тревожное вре­мя для большинства крестьян. В 1920-е гг. апокалиптическая тради­ция служила лишь одной из глубинных причин крестьянского про­теста и тревожного мироощущения и одной из многих форм языка сопротивления. При этом она не столько толкала деревню на актив­ную борьбу, сколько отражала тревожную атмосферу и нестабиль­ность той поры. Тем не менее апокалиптические веяния 1920-х гг. внесли свой вклад в формирование соответствующего мировоззре­ния, которое впоследствии оказало значительное влияние на кресть­янское сопротивление в годы коллективизации. Кроме того, они еще больше обострили противоречия между урбанизированным комму­нистическим и аграрным крестьянским мирами, подготовив площад­ку для столкновения культур - коллективизации.

Ночной кошмар крестьян

Коллективизация нарушила повседневную жизнь деревни, спро­воцировав гигантскую волну апокалиптических страхов и слухов. Апокалиптическая тематика легла в основу языка и дискурса кресть­янского восстания, отразив весь накал жестокого столкновения двух противоположных миров. Апокалиптическая традиция, направлен­ная против колхозов и насаждавшего их государства, стала сред­ством выражения крестьянского протеста.

Очень многие слухи были связаны со сверхъестественными собы­тиями, однако встречались и более приземленные, касавшиеся эко­номических и политических вопросов. Среди экономических тем можно отметить налоги, цены на зерно и хлебозаготовки. Разговоры о налогах и ценах на зерновые были привычными: крестьяне обсуж­

73

дали, стоит ли ожидать весной повышения цен на зерно, какие новые налоги собирается ввести власть75. Иные слухи были связаны с кон­кретными событиями, такими, как появление статьи Сталина «Голо­вокружение от успехов» в начале марта 1930 г.76, или с историями о партийном руководстве. Так, по некоторым слухам, ходившим пе­ред началом коллективизации и в ее первые годы, Троцкий и Буха­рин выступали защитниками крестьян в Москве. В начале 1930 г. в Ивановской области говорили: «Хороши Бухарин и Троцкий... Ста­лин хочет оставить всех голодными»77. В Центрально-Черноземной области в тот же период ходил слух, будто Троцкий находится в Ки­тае, где готовит нападение на Советский Союз78. Если симпатию крестьян к Бухарину можно понять, то в отношении Троцкого, види­мо, действовало правило «враг моего врага - мой друг». Некоторые утверждали, что и Сталин друг крестьян: так, в начале 1930 г. в Кур­ганском округе прошел слух, будто Сталин и вдова Ленина Крупская собирались ездить по деревням и арестовывать коллективизаторов79. Наконец, многие слухи отражали страхи жителей различных регио­нов, например молва о «расказачивании» на Кубани и в других мес­тах или ходившие в Молдавии разговоры о том, что скоро придут румынские войска и начнут вырезать коллективизаторов80. Однако наиболее распространенные слухи того времени представляли проек­цию апокалиптических настроений и мировоззрения крестьян. Сре­ди них можно выделить пять основных типов: о приходе Антихриста, о Божьей каре, о неизбежности войны и вторжения, о безбожности и аморальности коммунистов и о том, что введение колхозов - это начало нового крепостного права81.

Слухи о коллективизации первого и самого распространенного типа гласили, что советская власть и колхозы несут на себе знак Антихриста, началось его царство и близок конец света82. В 1929 г. на Средней Волге был широко распространен слух, что «Советская власть не от бога, а от Антихриста»83. Самое близкое и очевидное проявле­ние его власти - колхоз, хотя «сатанинскими силами» или «слугами Антихриста» могли стать агрономы, рабочие бригады или даже трак­тор84. Крестьян предостерегали не вступать в колхозы, иначе их за­клеймят (в буквальном смысле, на лбу) печатью Антихриста, чтобы проклясть во время второго пришествия или опознать в случае вос­стания85. В Сталинградском округе на Нижней Волге один казак го­ворил всем о неизбежном пришествии Христа и предупреждал: «Кол­хоз - это дьявольское клеймение, от которого нужно спасаться с тем, чтобы попасть в царствие Божье»86. В некоторых деревнях погова­ривали, что в домах недавно вступивших в колхоз поселилась «не­чистая сила» и что колхоз послан людям как кара за грехи87. По словам работника ОГПУ, на Нижней Волге в 1930-х гг. «религиоз­

74

ные предлоги» были основой «кулацкой пропаганды» и слухов о кол­хозах. Там говорили, например: «Колхоз несовместим с религией. Там вас заставят работать в воскресенье, закроют церкви и не дадут молиться»; «Вступая в колхоз, вы подписываетесь под лист анти­христа, бегите от колхоза, спасайте свою душу!» В Аткарском ок­руге Саратовского района женщина-староверка предрекла: «Вас заставят работать в воскресенье, если вы пойдете в колхоз, вам приложат ко лбу и на руках печать Антихриста. Сейчас уже нача­лось царство Антихриста, и вступать в колхоз большой грех, об этом написано в Библии»88.

Многие слухи говорили о неизбежно надвигающемся дне возмез­дия и Божьей кары. Нацеленные на коммунистов и крестьян, кото­рые вступили или собирались вступить в колхоз, они пророчили гибель всем, кто перешел на сторону советской власти. В одной ка­зацкой станице на Кубани ходил слух, что 1 августа 1929 г. настанет «черная ночь», когда казацкие части учинят расправу над бедняками и крестьянами не из числа казаков. Ночью 1 августа многие кресть­яне ушли в степь, а остальные собрались по двадцать человек в одной избе с оружием в руках89. В других местах слухи предвещали схожий судный день, называя его резней Варфоломеевской ночи. Так, в кон­це лета 1929 г. по деревням Чапаевского района ходили слухи о Вар­фоломеевской ночи, в которую убьют всех, кто вступил в колхоз90. Во Владимирском округе в Ивановском промышленном районе в кон­це января 1930 г. появились слухи о надвигающейся резне Варфоло­меевской ночи и уничтожении мира по повелению Бога91. Схожие слухи сопровождали кампании по коллективизации на Урале и в Чу­вашии92. В селе Бочарко в Харьковской области распространился слух, будто из недавно закрытой местной церкви сиял чудесный свет, а на одном из куполов появилась надпись: «Не ходите в колхозы и коммуны потому, что я вас поражу за это»93. В других местах слухи были более земными. Например, в Московской области тех, кто намеревался вступить в колхоз, предупреждали, что их выгонят из своих домов, которые пустят на дрова. Там же ходили упорные слу­хи, что в колхозе крестьянам придется есть крыс, и зловещий слух о том, что в соседней деревне одну из женщин нашли повешенной вскоре после того, как она вступила в колхоз94. Во многих селах шла молва, будто скоро будет восстание. Летом 1930 г. в селе Сорошин-ском Оренбургского района Оренбургского округа на Средней Волге крестьянин Воронин уверял соседей: «Теперь мужики везде готовы, и, если начнется восстание, все как один примут в нем участие»93. В середине 1931 г. в Центрально-Черноземной области новую волну коллективизации сопровождали слухи о восстаниях в других регио­нах страны и о стачке донбасских шахтеров. В тот же период в Цент­

75

рально-Черноземной области и в Западной Сибири ходили слухи о скорой войне и неизбежном падении советской власти96.

Слухи о войне и вторжении были естественным продолжением слухов об Антихристе и божественном возмездии. Страх перед вой­ной витал в деревне на протяжении всех 1920-х гг., особенно усилив­шись во время паники 1927 г. и хлебозаготовительных кампаний97. Он остался и в эпоху коллективизации, приняв форму молвы о гря­дущем вторжении. Среди потенциальных захватчиков в основном называли англичан, поляков, китайцев и японцев, хотя иногда гово­рили только о вторжении «банд» или «всадников», обращаясь к апо­калиптическим образам. При этом часто добавляли, что вступившие в колхоз либо будут убиты этими войсками, либо станут первыми, кого призовут на военную службу98. Частично эти слухи были выз­ваны постоянным военным психозом в Москве, и это свидетельству­ет, что крестьяне следили за политическими событиями. Однако в данном случае официальная пропаганда подливала масла в огонь апокалиптических настроений деревни, позволяя крестьянам по-сво­ему толковать ситуацию. В результате слухи о войне и вторжении стали предвещать конец света и ужасную судьбу тем, кто, вступив в колхоз или оказав другую услугу советской власти, отдал свою душу Антихристу.

Еще одним видом слухов, не столь тесно связанных с апокалип­тической тематикой, были рассказы о безбожной природе комму­низма и об отвратительных нравах колхоза, чаще всего связанные с семьей. В деревне говорили, что всех жен сделают общими, а спать придется всем под одним одеялом99. Как отмечает сотрудник Инсти­тута научных исследований коллективных хозяйств, эти слухи гуля­ли буквально по всему СССР100. Слухи об «общем одеяле» вернули к жизни миф времен Гражданской войны о намерении коммунистов национализировать женщин101. Судя по всему, помимо этого пищей для них стали один или два случая, когда местные активисты дей­ствительно внедрили нечто очень схожее с «общим одеялом». Так, один уполномоченный Рабкрина (Рабоче-крестьянской инспекции) сообщил женщинам, что им всем придется спать под одним одея­лом со всеми мужчинами. А на Северном Кавказе местные активи­сты одной из деревень действительно конфисковали все одеяла и сказали крестьянам, что отныне все будут спать на семисотметро­вой кровати под семисотметровым одеялом102. Слухи об общем оде­яле часто сопровождались разговорами о том, что женщинам остри­гут волосы, а детей увезут в другие страны или сделают общими103. На митинге женщин в Шадринском округе на Урале в мае 1930 г. коллективизаторы на самом деле сообщили женщинам, что им при­дется остричь волосы, поскольку они нужны правительству в каче­

76

стве утильсырья104. В 1930 г. на Северном Кавказе говорили, будто детей вывезут в Китай «для улучшения породы» (видимо, китай­ской)105. На Урале ходили слухи, что детей отправят в специальную детскую колонию106. В Ленинградской области женщины и девушки были напуганы слухами о том, что с приходом колхозов «детей от­берут», «волосы остригут» и конфискуют все приданое107. В других деревнях говорили, что девушек и женщин вывезут в Китай в каче­стве платы за КВЖД108. Женщины деревни Старые Челны в Старо-челнинской волости Ставропольского кантона Татарии страшились, что в колхозе их волосы остригут как конские хвосты, заберут детей, им всем придется есть собачье мясо и будут «мужьев выдавать та­ких, каких нам не надо»109. На Средней Волге в деревне Покровка Чапаевского района ходил слух, что в колхозе «все будет общее, и мужья и жены... Волосы остригут... Детей отберут, и вы их не бу­дете видеть, будут воспитывать их в сатанинском духе... Церкви со­жгут»110. В Майкопском округе на Северном Кавказе зимой 1929 г. бытовало представление о жизни в колхозе, в котором соединились страхи, связанные с представлениями об упадке нравов и об Апока­липсисе: «В колхозах будут класть специальные печати, закроют все церкви, не разрешат молиться, умерших людей будут сжигать, вос­претят крестить детей, инвалидов и стариков будут убивать, мужей и жен не будет, будут спать под одним стометровым одеялом. Кра­сивых мужчин и женщин будут отбирать и загонять в одно место для того, чтобы производить красивых людей. Детей от родителей будут отбирать, будет полное кровосмешение: брат будет жить с сестрой, сын - с матерью, отец - с дочерью, и т. д. Колхоз - это скотину в один сарай, людей в один барак...»111

Истории об отвратительных нравах колхоза служили метафора­ми аморальности, безбожия и зла, присущих коммунизму. Эти рас­сказы ложились на почву апокалиптических настроений, принимая форму системы убеждений, в которой мир коммунизма-Антихриста был непосредственно связан с сексуальной аморальностью и другими извращениями.

Слухи, сравнивающие коллективизацию с крепостным правом, были еще одной метафорой такого рода. Крепостное право стало символом предательства коммунистами идеалов революции, самой ужасной аналогией, которую могло вообразить крестьянство, в чьем историческом сознании крепостное право продолжало играть цент­ральную роль. Во всех деревнях крестьяне проклинали революцию и коммунистическую партию. Осенью 1931 г. в Центрально-Черно­земной области следователи ОГПУ отметили такие высказывания крестьян: «Нас коммунисты в революцию обманули, всю землю, выходит, им обрабатываем бесплатно, а теперь последних коров бе­

77

рут»; «Не дают крестьянам никакой свободы, нам нами издеваются и последних коров отбирают»; «Так делают только бандиты, раз от­бирают у середняка последнюю корову»112. Один крестьянин со Сред­ней Волги говорил: «Я 30 лет работал рабочим, мне все говорили -"революция", я не понимал, но теперь понял, что такое революция, оказывается, она отбирает все у крестьян и оставляет их голодными и раздетыми»113. Другой житель того же региона возмущался: «Вот вам власть, последнюю корову отбирает у бедняка, это не советская власть, а власть воров и грабителей»114. В Ленинградской области крестьяне сравнивали колхоз со «старой барщиной»115. Похожие ана­логии появлялись в слухах, ходивших в Центральном промышлен­ном районе, Западном районе, на Нижней и Средней Волге, на Куба­ни и во многих других местах116. Жители деревни Ильино Кузнецкого района Кимрского округа Московской области в начале 1930 г. преду­преждали: «Колхозы это барщина, второе крепостное право»117. Согласно донесению ОГПУ того же периода, на Украине крестьяне говорили: «Нас тянут в коллектив, чтобы мы были вечными раба­ми»118. Слухи несли весть о том, что коллективизация означает хаос, голод, гибель посевов и скота119. Некоторые шли еще дальше, пред­вещая возвращение помещиков и белых. Они усиливали страх кресть­ян перед закрепощением, взывая к образам вторжения и всадников Апокалипсиса120. Смысл таких слухов был ясен каждому жителю деревни. Вряд ли крестьяне действительно думали, что колхоз - это возвращение к настоящему крепостному праву121. Последнее скорее служило метафорой для отражения всего того зла и несправедливо­сти, которые обрушились на деревню. Как и тема апокалипсиса, вос­приятие колхоза как крепостного права было одной из форм инвер­сии советской власти и революции.

В годы коллективизации по советской деревне ходили слухи всех этих видов. Каждый из них был прямо или косвенно основан на апокалиптических страхах и верованиях. Слухи об Антихристе были чисто апокалиптическими; разговоры о возмездии, войне и вторже­нии вызывали в сознании крестьян образы четырех адских всадни­ков122. Слухи о нравственных извращениях в колхозе произошли от представления о порочной триаде «коммунизм - Антихрист - раз­врат», где в российских реалиях к традиционной связи между всем дьявольским и развращенным добавился компонент коммунизма123. Слухи, в которых коллективизация ассоциировалась с закрепощени­ем, не всегда носили апокалиптический оттенок; крепостное право служило в них метафорой зла, земного, социального конца света, который, будучи связан с коммунистической политикой коллекти­визации, превращал коммунистов в помещиков, а революцию 1917 г. -в фарс. Каждый из слухов по-своему указывал на приближение кон­

78

ца. В крестьянском апокалиптическом сознании не было образов тысячелетнего царствия Христа после его второго пришествия, золо­того века, который последует за падением власти Антихриста. Кресть­янский апокалипсис представлял собой исключительно отрицатель­ное явление. Упор на то, что близится окончательный конец света и царство Антихриста, отражал безнадежность и отчаяние, охва­тившие деревню в годы сплошной коллективизации. Однако уже самим фактом отрицания эти слухи перевернули коммунистический мир. Восприятие коллективизации крестьянством было не просто реакционным; «его ключевой характеристикой был переворот мира... сознание выражало себя в отрицании существующего порядка, а не в поиске нового»124. Коммунизм стал воплощением Антихриста. Все, что в коммунистическом мире было правильным и логичным, стало для крестьянского мира прямо противоположным. Именно в этом смысле слухи об Апокалипсисе толкали крестьян на борьбу и созда­ли идеологию крестьянского сопротивления125.

Акцент на царстве Антихриста служил показателем протестной природы апокалиптического мировоззрения эпохи коллективиза­ции. Он исключал для каждой из сторон возможность придержи­ваться нейтралитета в противоборстве, ставшем войной между силами добра и зла. Всем стремившимся к спасению приходилось выбирать между Богом, с одной стороны, и советской властью, колхозом и Антихристом, с другой. Миры политики и религии слились в один, и все политические события стали рассматриваться крестьянами через призму Апокалипсиса. Последний, таким обра­зом, оказался не просто способом осмысления кардинальных пере­мен эпохи первой пятилетки, но и руководством к действию. Перед выбором между спасением и проклятием верующему человеку не оставалось ничего другого, как сопротивляться политическому кур­су и действиям государства. Ввиду этого апокалиптические предо­стережения адресовались тем, кто вступил в колхоз или еще коле­бался. Апокалиптические слухи способствовали упрочению единства крестьянства, стали призывом к оружию и мотивацией для более активных форм крестьянского протеста и сопротивления коллекти­визации.

«От Господа Бога»

Подогреваемые страхом и нарушением прав крестьянства, слухи распространялись по деревне, как гигантский пожар. Крестьяне со­бирались небольшими группами и обменивались последними ново­стями у колодца или на рынке; молодежь устраивала посиделки,

79

сосед обсуждал вести с соседом126. Считалось, что в основном слухи распускают женщины и маргинальные группы крестьян, которые, как следовало из советских источников, находились под влиянием кулаков, священников и прочих «контрреволюционных элементов». Женщины казались по своей природе жадными до слухов, особенно апокалиптических, поскольку были религиознее мужчин и шире вовлечены в дела деревни, что способствовало тесному общению друг с другом127. Аналогично естественными разносчиками слухов представлялись такие маргинальные фигуры, как странствующие паломники, нищие и юродивые, постоянно переходившие от дерев­ни к деревне128. Однако, учитывая масштабность слухов, непонятно, были ли именно эти люди действительно главными распространи­телями, или же их таковыми хотела видеть партия. Возлагая вину за распространение слухов на «баб» (в основном пожилых), совет­ская власть, осознанно или нет, пыталась умалить значимость этих устных рассказов, сведя их до чисто «женского дела». Обвиняя же в этом странников и прочих бродяг, можно было маргинализиро-вать слух и связать его с довольно архаичным, а потому политиче­ски не значимым слоем крестьянского общества. Независимо от того, были ли эти категории крестьян главными распространителя­ми слухов, необходимо отметить, что советская власть могла депо-литизировать веру в слухи, поскольку считала крестьянок, стран­ников, нищих и тому подобных отсталыми и политически безграмотными. Таким образом, государство пыталось политиче­скими мерами умалить значимость слухов как контридеологии и разрядить вызванную ими взрывоопасную обстановку.

Советская власть стремилась локализовать слухи в границах ис­точника их распространения и тем самым минимизировать их угро­зу. Поскольку власть считала женщин и других маргинальных персо­нажей доверчивыми и примитивными, источником слухов должен был быть кто-то еще. Вполне предсказуемо ответственность за рас­пространение слухов легла на кулака и сельского священника. Оста­ется открытым вопрос, были ли кулаки инициаторами слухов или же крестьянам приписывали статус кулака за то, что они их распростра­няли. Однако, исходя из логики советской власти, только кулак мог высказывать столь опасные, контрреволюционные политические идеи, поэтому распространяющий их крестьянин оказывался кулаком в си­лу самого этого факта. Несколько десятков лет спустя Солженицын в книге «Архипелаг ГУЛаг» писал об отголоске той эпохи: слухи, ходившие в ГУЛаге, всегда назывались «кулацкими слухами»129. Наряду с кулаком статус подстрекателя получил и сельский священ­ник. Логично предположить, что священник действительно играл некоторую роль в распространении апокалиптических слухов, по­

80

скольку и для крестьян, и для служителей церкви коллективизация являлась апокалипсисом. Более того, священники были носителями апокалиптического языка и дискурса. Один активист из Пензенской области на Средней Волге докладывал: «Везде попы пустили легенду, что в Пензе на Девичьем монастыре на кресте горит свеча день и ночь, и надо сказать, что народа идет туда черт знает сколько смотреть эти чудеса. Мало этого, говорят, что скоро придет папа римский, власть падет и всех коммунистов и колхозников будут давить»130.

В Ростове-на-Дону местный дьякон заявил: «Я вам глаголил, что приходит конец миру, нужно с помощью Бога вести борьбу против Антихриста и его сынов»131. Священники Гельмязовского района Шевченковского округа на Украине предсказывали, что самые прос­тые формы коллективного хозяйства «будут существовать 28 дней, артель 21 день и, начиная с 1 февраля, если перейдем в коммуны, то еще 42 дня будем жить, а потом наступит конец мира»132. В других местах священники говорили пастве, что колхоз послан им в наказа­ние за грехи133.

Таким образом, распространение контрреволюционных слухов вменялось в вину официальным врагам государства. Теперь, устано­вив источник этих слухов, советская власть могла обрушить на виновников весь механизм репрессий, не опасаясь нарушить свои собственные критерии, кого считать врагом. Граждане, распростра­няющие слухи, которые могли быть истолкованы как пропаганда или антигосударственная агитация, преследовались по зловещей 58-й (п. 10) статье Уголовного кодекса - контрреволюционные пре­ступления. Их ожидали тюремное заключение на срок не менее шести месяцев, а в случае тех же действий при массовых волнениях или с использованием религиозных или национальных предрассуд­ков масс - расстрел. Обвиненных в распространении слухов, не связанных с контрреволюционной деятельностью, судили по ста­тье 123 Уголовного кодекса - совершение обманных действий с целью возбуждения суеверия в массах населения для извлечения таким путем каких-либо выгод, предполагавшей наказание в виде прину­дительных работ на срок до одного года с конфискацией части иму­щества или штрафа до пятисот рублей134. В любом случае советская власть могла выбирать, когда судить по этим статьям тех, кто якобы стремился использовать аполитичную и доверчивую «бабу» и ее друзей, и есть подозрение, что большинство распространителей слухов в отсутствие других нарушений избегали наказания. Более того, похоже, «бабы» и бродяги даже извлекли выгоду из того факта, что, по мнению партии, были недостаточно политически самостоя­тельны - благодаря этому они не несли и никакой ответственности за свои действия.

81

То, что отношение к слухам имели не только кулаки и священни­ки или «бабы» и прочие маргиналы (даже если они и сыграли в их распространении центральную роль), становится очевидным, если по­смотреть, какие разнообразные формы могли принимать слухи, из­вещающие о близком конце света. Часто это были частушки или божественные письма; иногда темы апокалиптических слухов затра­гивались в выступлениях крестьян на собраниях. Частушки, основ­ной элемент дореволюционной крестьянской народной культуры, по­стоянно отражали текущие события. Многие из частушек того периода посвящены голоду в колхозе и призывают крестьян не вступать в не­го. Вот одна из них:

Трактор пашет глубоко, Земли сохнут. Скоро все колхозники С голоду подохнут135.

Другие народные стихи предостерегали, что карой за вступление в колхоз будет печать Антихриста:

О братья и сестры, не ходите в колхозы... Антихриста трижды вам будет печать Наложена. На руку будет одна, Вторая на лбу, чтоб была видна, И третья наложится вам на груди. Кто верует в бога, в колхоз не входи...136

Апокалиптические настроения также нашли отражение в божест­венных письмах - строках, якобы написанных Богородицей или Христом. В одной деревне в Ойротии Бог написал: «Люди не стали верить в меня. Если так пойдет, то через два года будет светопре­ставление. Дальше я терпеть не могу»137. В начале 1930 г. в одном из районов Астраханской области ходил слух, будто Богородица по­слала письмо, написанное золотыми буквами, в котором предосте­регала, что на колхозы обрушатся болезни и наказания и они будут уничтожены отрядами всадников138. В конце 1929 г. на Северном Кавказе странствующий паломник, утверждавший, что он - Хрис­тос, предрекал скорый Страшный суд и показывал письмо, послан­ное пресвятой Богородицей, в котором она призывала всех верую­щих покидать колхозы139. На одном из писем, ходивших по рукам в Каменском округе Сибири, стоял штамп немецкого предпринима­теля; как сообщали, он наделял письмо авторитетом в глазах кресть­ян140. Божественные письма были популярной формой распростра­нения слухов и в крестьянских обществах других стран141.

82

Божественное происхождение слухов придавало им, и в частности содержащимся в них апокалиптическим верованиям и протесту, легитимность, подобно тому как претенденты на трон в дореволю­ционной России придавали легитимность восстаниям крестьян142. У меня нет данных хотя бы об одном случае появления харизматич-ного пророка, предсказывавшего конец света, как это часто бывало в периоды накала апокалиптических настроений в других странах в прошлом, по всей видимости, в России в это время действовало множество мелких и скромных предсказателей, которые оглашали свои идеи и быстро перемещались на другое место, осознавая их опасность.

Слухи передавались также на крестьянских собраниях и в тайно распространяемых листовках. В 1929 г. на заре сплошной коллекти­визации вся деревня гудела, обсуждая свою дальнейшую судьбу. В эти тревожные времена крестьянские собрания по вопросу коллективи­зации проходили в каждой деревне, и власти всегда считали их «тайными встречами кулаков»143. С началом сплошной коллективи­зации в деревнях также появились антиколхозные листовки144. Даже в таких отдаленных друг от друга уголках страны, как Ленинградская область и Западная Сибирь, распространялись листовки схожего со­держания, угрожавшие смертью членам коммунистической партии и крестьянам, вступившим в колхозы145. В одном из районов Сибири появились письма «от Господа Бога», запрещавшие вступать в колхо­зы146. В других местах крестьяне получали письма от своих товари­щей, покинувших деревню, где говорилось, что близится конец света и единственное спасение - выйти из колхоза147.

Хотя очевидно, что в годы коллективизации апокалиптические слухи принимали самые разнообразные формы и находили широ­кое распространение в деревне, невозможно точно оценить, кто пол­ностью принимал их на веру. Имеющиеся в распоряжении источни­ки не позволяют провести анализ реакции крестьян, учитывая их пол и возраст. Кроме того, политизация определения класса, харак­терная для того времени, не дает возможности определить их соци­альную принадлежность. Представляется, что различные группы крестьян по-разному реагировали на известия об Апокалипсисе. О том, чтобы в него поверила вся деревня как монолитное кресть­янское сообщество, речи не идет. Вопрос о доле поверивших неиз­бежно влечет за собой вопрос, не играли ли некоторые крестьяне на апокалиптических настроениях, дабы мобилизовать сотоварищей против государства. Для крестьян отнюдь не является необычным использование различного рода уловок в протестных действиях. Так, Дэниэл Филд предположил, что российские крестьяне в 1860-х гг. манипулировали в своих собственных интересах мифа­

83

ми и представлениями государства о деревне148. Крестьянки посто­янно прикрывались представлением о них как об отсталых и нера­циональных существах, чтобы им сошел с рук в высшей степени рациональный политический протест против коллективизации149. Возможно, некоторые крестьяне использовали апокалиптическую традицию как средство мобилизации деревни в оппозицию против государства, поскольку эта традиция, очевидно, служила крестья­нам готовым религиозным и моральным мотивом для протеста и не­законной деятельности150. Тем не менее, рассматривая тему веры и уловок, необходимо подчеркнуть, что, независимо от того, рожда­лись ли апокалиптические слухи искренними убеждениями или использовались в качестве средства мобилизации, на практике они сплотили крестьян на борьбу с коллективизацией. Это произошло благодаря формированию крестьянского языка протеста, пропущен­ного через призму метафор, - «основного механизма народного дис­курса», по словам Ле Руа Ладюри151, который был политически релевантен и популярен. Отрицание и инверсии, присущие апока­липтическим прогнозам, повышали сознательность крестьянских масс, создавая альтернативную правду и реальность, с точки зрения которой сельчане могли рассматривать и оценивать советскую власть. Масса слухов содержала скрытые или явные предостереже­ния в адрес тех, кто мог выпасть из лона общины и перейти на сторону советской власти и колхоза, еще больше подстегивая фор­мирование этой сознательности. Подчас слухи становились прину­дительным инструментом убеждения, служащим для укрепления общественных норм и идеалов сплоченности и единства перед ли­цом внешней угрозы. В такой перспективе вопрос о вере в них становится вторичным, а то и вовсе теряет актуальность.

Мир слухов, передававшихся устно, в традиционной или пись­менной форме, представлял собой вид закулисного общественного пространства, где артикулировалось собственное мнение крестьян­ства. Слух теоретически был общедоступным социальным прост­ранством, в рамках которого крестьяне могли начать и поддержи­вать политический диалог с советской властью, коммунизмом и колхозом. Он также служил формой культурного дискурса, су­ществовавшего несмотря на коммунистическое наступление на кре­стьянскую культуру, противоречившего государству так же, как церковь и община. Содержание и опасный потенциал этого дис­курса обусловили его подрывную природу и форму. Он предоста­вил крестьянам необходимое пространство для формирования идеологии протеста, которая стала силой, объединившей и моби­лизовавшей их против государства посредством отрицания леги­тимности советской власти.

84

Заключение

Подспудные апокалиптические настроения 1920-х гг. вышли на первый план в годы сплошной коллективизации, став мощным сим­волом крестьянской оппозиции государству. Крестьяне пытались за­щитить и сохранить свой образ жизни, на который велось политиче­ское и идеологическое наступление. Коллективизация стала в их глазах кульминацией этой атаки. Она означала победу Октябрьской революции - по крайней мере ее сталинской версии - и города над деревней. В сущности, коллективизация была отнюдь не просто по­пыткой отобрать зерно или создать колхозы, а символом битвы двух различных миров и двух различных культур. Это столкновение куль­тур отчетливо отразилось в апокалиптическом мировоззрении кресть­янства, проявившем себя после 1927 г. и особенно в годы коллекти­визации. Большинство крестьян видели в государстве «чужую» силу - «они» противостояли крестьянскому «мы». Дихотомия госу­дарства и общества (по крайней мере, крестьянского) прочно закре­пилась в сознании низов и в глазах крестьянина являлась также ди­хотомией сил зла и сил добра. Это столкновение культур и политик символизировал Апокалипсис; кампания по коллективизации стала Армагеддоном.

Массовый протест крестьян распространился по всей стране, при­няв в годы коллективизации множество различных форм. Апока­липтические слухи были не единственной из них, и далеко не все­гда крестьянский протест выражался через призму Апокалипсиса. Многие противостояли представителям советской власти напря­мую, используя более современный политический язык. Тем не менее представляется, что главным языком протеста стал апокалиптиче­ский - в том числе, возможно, благодаря тому, что сопротивление крестьян в тот период было в основном только их собственным делом. В отличие от многих восстаний прошлого, население города не приняло участия в этом протесте, и вообще «чужаки» не оказали значительного влияния на крестьянские волнения того времени. Единственное возможное исключение составляли священники, ко­торые, судя по всему, лишь укрепили уже существовавший апока­липтический подход к политике. Недостаток современных форм политического дискурса и других институционализированных ка­налов протеста, как и помощи сторонников извне, привел к тому, что для выражения своего оппозиционного мнения крестьяне обра­тились к старой традиции152.

Широкий отклик, который апокалиптический дискурс встретил во время коллективизации, также следует понимать в контексте спе­цифики того времени. В представлении крестьянина Апокалипсис

85

максимально точно описывал текущее положение дел. Учитывая реа­лии той эпохи, в том, что крестьяне размышляли о своей судьбе в апокалиптических терминах, не было ничего иррационального или странного. Страна стонала от насилия и разрухи. Судя по всему, старому миру, похоже, пришел ужасный конец, и крестьяне стали жертвами неподвластных им сил. В результате многие обратились к старым религиозным идеям и образу мыслей, приспособив их под свои нужды и сформировав из них мощную доктрину бунта. Идея Апокалипсиса вернула крестьянству некоторый контроль над ситуа­цией, позволив осмыслить трагическую войну против него, которая иначе представлялась совершенно бессмысленной.

3

«У НАС КУЛАКОВ НЕТ»: КРЕСТЬЯНСКИЙ ЛУДДИЗМ, УЛОВКИ И САМОЗАЩИТА

С легкой руки Якова Лукича каждую ночь стали резать в Гремячем скот. Чуть стемнеет, и уже слышно, как где-нибудь приглушенно и коротко заблеет овца, предсмертным визгом просверлит тишину свинья или мыкнет телка. Реза­ли и вступившие в колхоз, и единоличники. Резали быков, овец, свиней, даже коров; резали то, что оставлялось на завод... В две ночи было ополовинено поголовье рогатого скота в Гремячем. По хутору собаки начали таскать кишки и требушки, мясом наполнились погреба и амбары. За два дня еповский [ЕПО - Единое потребительское общество] ларек распродал около двухсот пудов соли, полтора года лежавшей на складе. «Режь, теперь оно не наше!», «Режьте, все одно заберут на мясозаготовку!», «Режь, а то в колхозе мясца не придется кусануть!» - полез черный слушок. И ре­зали. Ели невпроворот. Животами болели все, от мала до велика. В обеденное время столы в куренях ломились от вареного и жареного мяса. В обеденное время у каждого -масленый рот, всяк отрыгивает, как на поминках; и от пьяной сытости у всех посоловелые глаза.

М. Шолохов. Поднятая целина

Идеология крестьянского сопротивления распространялась среди сельского населения через многочисленные слухи, кого-то убеждая в том, что конец близок, других - что мир перевернулся и пришла пора свергнуть советского Антихриста. Апокалиптические настрое­ния крестьянства наряду с грабительскими и жестокими действиями государства свидетельствовали о приближающемся упадке крестьян­ской жизни и культуры. Гражданская война между городом и дерев­ней была не за горами, и, когда она началась, крестьяне восстали, чтобы встретиться с врагом в кровавой битве. Однако насилие они применяли только в крайнем случае. Прежде чем вступить в войну

87

с советской властью, чьи силы намного превосходили их собствен­ные, крестьяне пытались уклониться от попыток коллективизации и раскулачивания посредством как коллективных, так и индивиду­альных способов самозащиты. Апокалиптический дискурс крестьян­ского сопротивления проявлялся и на практике. Крестьяне боролись за то, чтобы подорвать понятия класса и власти в коллективизиру­емой деревне посредством луддизма, различного рода уловок и са­мозащиты.

Самозащита крестьянства могла принимать множество различ­ных форм. В данной книге у меня не было цели представить все их многообразие, поэтому речь пойдет о наиболее распространенных, лучше всего отражающих суть культуры сопротивления. Самозащиту крестьянства можно рассматривать как особую форму латентного сопротивления. Несмотря на то что зачастую она ограничивалась мужицкими выступлениями, это не были иррациональные поступки или выходки отсталого крестьянства. Напротив, это была логично структурированная, политически организованная, человечная форма самозащиты. Это мог быть и однозначный прямой протест, однако чаще всего действия крестьян напоминали «оружие слабых»1: использование в своих целях образа неразумного мужика, сложив­шегося в представлении государства, переход на язык врага либо защитные акты сопротивления, такие, как укрывательство или унич­тожение источников дохода с целью изменения своего социально-экономического статуса.

Самой наглядной и опасной формой самозащиты являлось то, что советские власти называли «разбазариванием», - уничтожение или продажа скота, инвентаря и даже урожая. Как форма протеста, сабо­тажа или просто способ уничтожения имущества разбазаривание позволяло крестьянам защитить себя от риска, связанного с внедре­нием системы колхозов. Для крестьян, попадавших под категорию кулаков, разбазаривание служило лишь одним из способов смены своего социально-экономического статуса, или самораскулачивания. Последнее включало в себя и другие уловки вплоть до ухода из деревни вообще, в связи с чем в итоге самораскулачивание превра­тилось в самораскрестьянивание. Как разбазаривание, так и саморас­кулачивание представляли собой инверсионные формы протеста: крестьяне пытались кардинальным образом изменить понятие «клас­са» в деревне, которое насаждали коммунисты.

Крестьяне также предпринимали попытки защищать друг друга. Многие деревни объединялись для поддержки своих соседей, друзей или родственников, которых обвиняли в кулачестве. Фраза «У нас кулаков нет» зазвучала по всей сельской местности, когда крестьяне осознали, что термин «кулак» не разделял их, а, наоборот, являлся

88

важным уравнительным инструментом, поскольку на карту были по­ставлены интересы всего крестьянства, ведь практически любой мог быть объявлен кулаком. Более того, поддержка или защита кулаков представляла собой скрытую и опасную форму протеста, которая интерпретировалась государством как контрреволюционная деятель­ность или происки «подкулачникиков». Когда все другие методы были испробованы и не дали должных результатов, крестьяне обра­тились к наиболее традиционным формам защиты: написанию писем и петиций в вышестоящие властные органы. Они писали как за себя, так и за других, как коллективно, так и индивидуально. Таким обра­зом крестьяне выражали свой протест, пытались адаптироваться к но­вым условиям, в том числе путем притворства и обмана, однако в письмах слышались также мольба и надежда на справедливость.

Государство одержало в ходе коллективизации абсолютную побе­ду. Тем не менее крестьянские акты самозащиты не прошли бесслед­но. Разбазаривание скота приобрело настолько массовый и деструк­тивный характер, что оказало непосредственное влияние на формирование государственной политики в краткосрочной перспек­тиве и подорвало потенциал коллективного сельского хозяйства в дол­госрочной. Ценой исчезновения целой культуры самораскулачива­ние спасло сотни тысяч крестьян от экспроприации имущества, ссылки и гораздо более тяжелых последствий. В то же время наряду с раз­базариванием самораскулачивание оказало значительное влия­ние на формирование политического и экономического курса госу­дарства. Другие формы самозащиты, возможно, и помогли отдельным крестьянам, но, что более важно, как и разбазаривание в деревне, они продемонстрировали государству сплоченность крестьянства и его способность выступать единым классом в защиту своих интересов.

«Уничтожается лошадь как класс»

Период безрассудного забоя скота и обжорства в вымышленном селе Гремячем (описанный в эпиграфе к этой главе) долгое время господствовал в представлениях о крестьянском сопротивлении кол­лективизации. Говорили, что подстегиваемые слухами и россказня­ми действия крестьян по всей стране переросли в настоящую вакха­налию: забой скота, разрушение имущества и прочие спонтанные и иррациональные поступки, свидетельствующие о массовой панике. По всей видимости, реакция крестьян на политику коллективизации служила примером их взрывного характера, бунтарской природы и стихийности сопротивления: они слепо разрушали, убивали и ре­зали, ни на секунду не задумываясь о своих экономических интере­

89

сах и собственной судьбе. Ущерб, нанесенный домашнему животно­водству и стадам, имел катастрофические последствия. Государство обвиняло в этой бойне кулаков и их агитацию, вследствие которой «темные» и «вспыльчивые» мужики и бабы приходили в неистовое буйство.

Позднейший британский историк марксистского толка Исаак Дойчер, который всегда был рупором независимых идей в литерату­ре, обычно склоняющейся к консенсусу, предложил альтернативный взгляд на массовое уничтожение скота, инвентаря и другого имуще­ства крестьян, происходившее на пике сплошной коллективизации. Он назвал его «величайшим мужицким восстанием луддистского характера»2. Тем самым Дойчер попал в самую точку, так как нака­нуне и во время коллективизации сельского хозяйства действитель­но имел место особый тип крестьянского луддизма. Разбазаривание, или массовый саботаж нового коллективного хозяйствования, было его ключевым компонентом. Крестьяне выражали свой протест про­тив несправедливости «обобществления», которое они считали гра­бежом, продавая или забивая животных и уничтожая другое имуще­ство. Это была попытка сохранить хоть какие-то результаты тяжкого труда (например, в виде денег, вырученных от продажи), запастись продуктами на время приближающегося голода или, по крайней мере, не допустить, чтобы они попали в руки советской власти. Крестьян­ский луддизм не был буйной и саморазрушительной вспышкой тем­ных инстинктов озлобленного инфантильного крестьянства; скорее, он представлял собой вполне рациональную реакцию, оправданную с политической, экономической и моральной точек зрения.

Однако официальная концепция разбазаривания была полезна для государства как инструмент создания желаемой политической репу­тации. Буквальный перевод «разбазаривания» - расточение, и этот термин государство считало самым подходящим для определения крестьянского луддизма. Будучи окрещены «разбазариванием», дей­ствия крестьян теряли политический смысл, благодаря чему эта сто­рона крестьянского сопротивления лишалась своей в высшей степени подрывной политической природы и становилась менее опасной. По мнению властей, крестьяне впали в коллективное безумие, ведущее к саморазрушению, находясь, вне всякого сомнения, под влиянием кулаков и других контрреволюционных элементов. Таким образом, «разбазаривание» являлось одним из тех терминов политического языка советской власти, которые превращали крестьян в «мужиков» и «баб», а их сопротивление - в безрассудную, иррациональную, спонтанную, темную стихийную силу.

Главная причина, по которой власти отказывались признать ис­тинную суть крестьянского луддизма, кроется в политическом про­

90

тивостоянии государства практически со всеми крестьянами, следо­вавшими «кулацкой» политике и представлявшими наиболее серьез­ную угрозу коллективному строю сельского хозяйства, государству и нации. Разбазаривание нанесло сокрушительный и почти смер­тельный удар по коллективистской системе хозяйства. Прежде всего оно привело к катастрофическому уменьшению поголовья скота.

Таблица 3.1. Падение поголовья скота в СССР, 1928-1935 гг. (млн голов)

 

Скот 1928 1929 1930 1931 1932 1933 1934 1935   

Лошади - 34 30,2 26,2 19,6 16,6 - -   

Крупный рогатый скот 70,5 67,1 52,5 47,9 40,7 38,4 42,4 49,3   

Свиньи 26 20,4 13,6 14,4 11,6 12,1 17,4 22,6   

Овцы и козы 146,7 147 108,8 77,7 52,1 50,2 51,9 61,1  

Источники: Nove A. An Economic History of the USSR. New York, 1990. P. 176; XVII съезд ВКП(б): Стеногр. отчет. М., 1934. С. 20.

Массовое падение поголовья продолжалось с 1928 г., когда были приняты «чрезвычайные меры» по хлебозаготовкам, до голодного 1933 г., при этом 1930 и 1932 гг. отмечены периодами наиболее резкого уменьшения числа сельскохозяйственных животных, первый из этих двух годов и станет предметом обсуждения в данной главе. На XVI съезде партии в 1930 г. нарком земледелия Яковлев сообщил, что за год с марта 1929 по март 1930 г. поголовье крупного рогатого скота сократилось на 1/5, дойных коров - на 1/8, овец - на 1/3 и свиней -на 2/53. На том же съезде С. М. Буденный, герой Гражданской войны и один из командующих Красной армии, заявил, что за тот же период только в РСФСР поголовье лошадей сократилось на 14 %4.

Буденный также привел шокирующие статистические данные по регионам: в Сибири количество лошадей уменьшилось на 24,1 %, на Северном Кавказе - на 9,6 %, на Средней Волге - на 29,7 %, на Ура­ле - на 24,1 %, в Центрально-Черноземной области - на 10 %, в За­падной области - на 8,9 %. В общей сложности, по данным Буденного, за 1929-1930 гг. СССР потерял около четырех миллионов лошадей5. Несмотря на небольшие расхождения, другие источники приводят схожую статистику по регионам. В Сибири за год с марта 1929 по март 1930 г. поголовье лошадей уменьшилось на 26 %, крупного ро­гатого скота - на 42 %, овец - на 43 % и свиней - на 72 %6. В Западной области с марта 1929 по март 1930 г. число лошадей упало на 10,8 %, крупного рогатого скота - 46,9 %, овец - на 23,9 %7. В Белоруссии в первом квартале хозяйственного 1929/1930 г. наряду с 38 тыс. го­

91

лов крупного рогатого скота крестьяне уничтожили 52 тыс. лошадей, из которых только в декабре были забиты или проданы 35 тыс.8 Уже к поздней осени 1929 г. на Нижней Волге, где коллективизация нача­лась раньше, чем в большинстве других областей, поголовье лошадей и крупного рогатого скота сократилось, начиная с весны 1929 г., на 783 тыс., а овец и коз - на 2 233 тыс.9 По данным ОГПУ, в Централь­но-Черноземной области было забито столько скота, что крестьяне кормили свиней мясом10. Потери по всей стране имели беспрецедент­ный характер. Самостоятельное избавление от скота стало одержи­мостью, охватившей всю страну: в деревнях исчезали целые виды домашних животных. Один крестьянин призывал соседей: «Скорее надо резать, а то все отберут». Другой обосновывал свои действия так: «Сегодня жив, а завтра не знаю, что будет»11.

Разбазаривание стало непосредственным ответом на хлебозаго­товки и коллективизацию, и этот процесс усилился во многих рай­онах страны с лета 1929 г., практически одновременно с попытками региональных и местных властей насильственным путем ускорить темпы коллективизации. После того как крестьяне отреагировали на коллективизацию разбазариванием, региональное и местное руко­водство ответило на него первой волной раскулачивания. Ее инициа­торами выступили отдельные регионы, не координировавшие свои действия, которые, однако, не встретили возражений наверху. Соглас­но Уголовному кодексу СССР, местные власти имели право аресто­вывать крестьян, заключать их в тюрьму, конфисковывать имуще­ство и даже отправлять в ссылку тех, кто обвинялся в намеренном уничтожении скота и порче сельскохозяйственного инвентаря (ста­тья 79). Более того, им разрешалось применять статью 58, пункт 10 о контрреволюционных преступлениях, если кулаки распространяли слухи, подстрекавшие других крестьян к разбазариванию12. Первая волна была лишь началом, предпосылкой официальной кампании по раскулачиванию крестьянства, проводившейся параллельно с кол­лективизацией зимой 1929-1930 гг. Поскольку власти пытались помешать дальнейшему разбазариванию, оно также способствовало ускорению коллективизации на местах, особенно обобществления скота и другого крестьянского имущества. Шла вторая половина 1929 г., когда региональные и местные власти наконец поняли, как бороться с разбазариванием. Политика раскулачивания опиралась на местные, неоднозначно прописанные нормы, что позволяло распрост­ранить этот процесс на обычных крестьян, которые отнюдь не были кулаками.

Ответ центральных властей на разбазаривание прозвучал несколь­ко позже. 10 декабря 1929 г. Колхозцентр разослал на места дирек­тиву, в которой потребовал добиться обобществления в районах

92

сплошной коллективизации 100 % рабочего скота, 80 % свиней и 60 % овец13. Эта директива, так и не получившая прямой поддержки По­литбюро, была крайне радикальной реакцией на разбазаривание. Достаточно любопытно, что она издана до того, как декабрьская комиссия Политбюро по коллективизации закончила свою работу. Однако оказалось, что некоторые региональные власти приняли ди­рективу как руководство к действию и с лета 1929 г. для борьбы с разбазариванием начали проводить политику массового обобщест­вления. Положения директивы Колхозцентра появились и в резо­люции Западного обкома ВКП(б) от 7 января 1930 г., и, возможно, были продублированы в других резолюциях региональных властей14. Сталин вычеркнул указания о степени обобществления внутри кол­хозов из проекта постановления о проведении коллективизации, пред­ставленного ему декабрьской комиссией Политбюро15. Постановле­ние ЦК ВКП(б) от 5 января 1930 г. «О темпах коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству»16 предос­тавляло местным властям самим определять степень обобществле­ния, а значит, и решать проблему разбазаривания.

По мере того как процессы коллективизации и раскулачивания ускорялись в конце 1929 и начале 1930 г., усиливалось и разбазари­вание. Ужесточение государственной политики и ответных мер со стороны крестьян слились в порочный круг. Уже с января кампания по коллективизации вышла из-под контроля Москвы. На первых этапах ее ход скорее удовлетворял центр, однако по мере появления новых и новых сообщений о разбазаривании и других беспорядках все более очевидными становились последствия того хаоса, в кото­рый она вылилась в итоге. Начиная с середины января центральные власти предприняли ряд попыток вернуть под свой контроль коллек­тивизацию и раскулачивание, причем без снижения их темпов. Не­удачу они признали лишь в начале марта 1930 г., когда Сталин при­звал к временному отступлению17. 15 января 1930 г. была создана новая комиссия под председательством В. М. Молотова для выра­ботки конкретных мер по ликвидации кулачества18. В конце января -начале февраля этой комиссией были изданы единственные дирек­тивы и инструкции центральной власти, которые публично узакони­ли процесс коллективизации. Таким образом, центр впервые издал директивы о процедуре проведения раскулачивания, а также офици­ально провозгласил данную кампанию, описанную во всех деталях, политическим курсом государства19. Одновременно с созданием ко­миссии для выработки общих мер по раскулачиванию были приняты несколько важнейших законов, посвященных разбазариваниию. Очень маловероятно, что такое совпадение сроков было случайным. 16 ян­варя 1930 г. ЦИК и СНК СССР издали постановление «О мерах

93

борьбы с хищническим убоем скота», а правительство РСФСР в тот же день опубликовало схожее постановление, распространив закон на борьбу с разбазариванием как скота, так и хозяйственного имуще­ства. В обоих документах в разбазаривании обвинялся кулак и его агитация, которая, как с сожалением отмечалось, в этом направлении опережала государственную. В отношении кулаков, виновных в раз­базаривании, постановлениями предусматривалось применение жест­ких мер: от лишения права землепользования до конфискации имущества или даже ссылки на срок до двух лет. Хозяйства, унич­тожившие скот до вступления в колхоз, лишались права на прием в него, а уже состоявшие в колхозе подлежали исключению. Поста­новление по РСФСР было более мягким, поскольку предоставляло таким хозяйствам шанс остаться в колхозе при условии выплаты наличными суммы, равнозначной стоимости забитого скота. Наконец, общим постановлением запрещался забой молодняка20.27 января 1930 г. этот пункт был обобщен в выпущенном сибирскими властями запрете на уничтожение любого скота в сельской местности, который ужесто­чал букву указа 1929 г., нацеленного на предотвращение вывоза про­дуктов животноводства из области21. 21 февраля 1930 г. центр издал постановление, запрещающее введение подобных самовольных огра­ничений на торговлю между регионами, но к 1 ноября 1930 г. расши­рил свой собственный запрет на забой молодняка, включив в него запрет на забой взрослых особей скота нескольких видов22.

Реакцией местных властей на разбазаривание стало ускорение темпов коллективизации, обобществления и раскулачивания. Так было всегда, но после официального провозглашения государством в январе политического курса на коллективизацию и раскулачива­ние ставки возросли. Многие региональные партийные органы отри­цательно отнеслись к постановлениям центра о проведении коллек­тивизации и в особенности раскулачивания, утверждая, что на реализацию этих кампаний отведено слишком много времени. Уже с середины декабря, до появления указов центральных органов вла­сти, Варейкис, первый секретарь обкома партии Центрально-Черно­земной области, призывал к сокращению «переходного периода», дабы уменьшить ущерб, наносимый поголовью скота и крестьянской соб­ственности23. В своей речи 9 января 1930 г. А. А. Андреев, первый секретарь Северокавказского обкома, также призывал к ускорению коллективизации скота с целью остановить разбазаривание, однако предупреждал при этом, что на данном этапе обобществление домов, огородов и птицы было бы неправильным24. В конце января на собра­нии Нижневолжского обкома местные руководители партии снова высказались против «достаточно длительного срока», установленно­го для раскулачивания, так как, по их мнению, за это время кулаки

94

успеют разбазарить свое имущество и исчезнуть25. Корреспонденту газеты «Правда» удалось передать настрой высокопоставленных чи­новников Ялтинского района в Крыму начала 1930-х гг. в следующей фразе: «Зачем нам дожидаться постановления собраний батрачества, бедноты и середняков - надо спешить, иначе опоздаем, лучше отби­рать добро посредством маузера»26. Как отмечалось в начале января в отчете ЦИК, борьба с разбазариванием скота на местах шла «глав­ным образом по линии обобществления его»27.

Тем не менее постоянное ускорение этих процессов не смогло остановить разбазаривания и других актов крестьянского сопротив­ления. Напротив, кампания пошла наперекосяк, поскольку, по мере того как государственные репрессии и крестьянское сопротивление подпитывали друг друга, конфликт, по мнению Москвы, принимал форму весьма опасного противостояния. В начале марта 1930 г. Ста­лин был вынужден объявить о приостановлении кампании, при этом центр снял с себя ответственность за все жестокости и полностью переложил вину на местные органы. Во второй половине 1929 г. и ян­варе-феврале 1930 г. процессы коллективизации и раскулачивания развивались в контексте взаимодействия крестьянского сопротивле­ния, реакции на него региональных и местных властей, инициатив и шагов центральных органов власти. Разбазаривание неожиданно стало играть основную роль в продвижении коллективизации, хотя необходимо учитывать, что на эти процессы накладывал отпечаток варварский характер сталинской «революции».

У крестьянского луддизма свои корни. Он возник как отклик на государственную политику в области сельского хозяйства, и отправ­ной точкой его появления можно считать хлебозаготовительный кри­зис конца 1920-х гг. Сталин охарактеризовал этот кризис как «сабо­таж», и в каком-то смысле он был прав28. Крестьяне сократили количество зерна на продажу и, в итоге, собственные посевные площа­ди, что было экономически рациональным ответом на крайне невыгод­ные для них закупочные цены государства и ситуацию на рынке. Не­которые крестьяне приспособились к изменившимся экономическим условиям, начав гнать из зерна самогон или переключившись на жи­вотноводческие продукты, что было наиболее прибыльным в то вре­мя29. В ответ государство вернулось к методам времен Гражданской войны, введя принудительные хлебозаготовки. Претворение в жизнь этих «чрезвычайных мер» все больше разжигало конфликт и в резуль­тате привело к исчезновению рынка из советской системы сельского хозяйства и его замене на централизованную и основанную на сило­вых методах командно-административную экономику.

Главным объектом разбазаривания стал скот - живой актив, от которого большинству крестьянских хозяйств было легче всего изба­

95

виться. Неурожаи, жестокие меры по конфискации зерна и нанесен­ный ими ущерб кормовым запасам по всей сельской местности при­вели к сокращению поголовья скота уже к началу коллективизации. В этот момент крестьяне обнаружили, что им больше нечем кормить животных, и попытались сохранить хоть какие-то запасы зерна, что­бы спасти свои хозяйства от разорения, а семьи от голода30. По дан­ным Яковлева, в 1929 г. сильнее всего пострадали такие области, как Крым, Урал, некоторые районы Северного Кавказа, а также По­волжье31. Несмотря на то что нехватка зерна и корма для скота про­должала играть важную роль в процессе разбазаривания на протяже­нии всего периода коллективизации, особенно начиная с 1931 г., когда появились серьезные признаки наступающего голода, главной дви­жущей силой разбазаривания оставалась коллективизация как тако­вая32. Крестьяне сопротивлялись коллективизации и новому поряд­ку, перед вступлением в колхозы забивая или продавая скот, а иногда и другое имущество33. В некоторых случаях они пытались оправдать это неоднократными обещаниями скорой механизации села со сторо­ны властей. Не то всерьез, не то лукавя по-мужицки, крестьяне го­ворили, что с появлением трактора лошади и другой рабочий скот больше не понадобятся. Один крестьянин из Ростова написал Буден­ному, будто он был убежден, что, если бы у его колхоза были лошади, ему бы не выдали трактора, а «если лошади не будет - дадут трак­тор»34. По данным ОГПУ, некоторые местные работники косвенным образом способствовали разбазариванию, давая ложные обещания о появлении тракторов, в связи с чем крестьяне предполагали: «На что мне лошадь, получим трактор, все равно сена не хватает»35. Украинские крестьяне высказались еще более прямо: «В СОЗ'ах скот не нужен. Там Соввласть обрабатывает землю тракторами. Если не продать скот теперь, то в коллективе его конфискуют»36. В районах Северного Кавказа, которые обслуживались машинно-тракторными станциями (МТС), действительно наблюдалось наиболее резкое со­кращение поголовья - почти 50 % скота было разбазарено37. Возмож­но, именно в ответ на это мнимое непонимание государство окружи­ло особой секретностью планы по направлению 20 тыс. тракторов в районы сплошной коллективизации. В протоколе комиссии Полит­бюро по коллективизации, которая рассматривала все самые щекот­ливые вопросы, обсуждение проблемы обеспечения колхозов тракто­рами было помещено в отдельную графу с пометкой «совершенно секретно»38. Буденный, со своей стороны, делал вид, что понимает причины, по которым мужик участвует в разбазаривании. На XVI съезде партии он заявил: «А у нас исчисляют, к сожалению, наши хозяйственники так: если он получил, скажем, 120 лошадиных сил в тракторах, то 120 лошадей нужно уничтожить с лица земли».

96

Тут голос из зала добавил: «Как класс!» Под смех в зале Буденный ответил: «Да, уничтожается лошадь как класс»39. Этот эпизод дает представление о чувстве юмора коммунистов, атмосфере XVI съезда, а также о бытовавшем (по крайней мере, в официальных кругах) представлении о глупых мужиках, которые забивают скот в надежде получить трактор. Был ли этот ответ искренним проявлением патер­нализма или просто отговоркой одного из партийных руководителей, скрывавшей его неприязнь к крестьянам, - вопрос отдельный и спор­ный. Очевидно, что независимо от того, верили ли в эти причины государство и крестьяне, и те и другие приняли их как одно из наи­более политически приемлемых объяснений массового сопротивле­ния, или разбазаривания.

Суть дела в том, что крестьяне были готовы скорее зарезать или продать свой скот, чем отдать его колхозу. Как сказал один кресть­янин летом 1930 г., «по крайней мере, мы поняли одно... что не нужно держать больше, чем одну корову или лошадь, и максимум 2 свиньи и несколько овец»40. Такой же настрой ощущается и в словах другого крестьянина: «Все равно скоро у нас все обобществят, так лучше сейчас будем резать и продавать скот, а то останемся ни с чем»41. О более конкретных мотивах, двигавших крестьянами, можно только догадываться. Несомненно, для многих это был вопрос собственнос­ти, гордости и справедливости: что мое, то мое. Как говорил один крестьянин, «надо спешить продать скот, а то все равно в коллективе пропадет и нашим больше не будет»42. Украинские крестьяне из Харь­ковского округа заявили: «Мы не вступаем в коллектив потому, что знаем - нашим имуществом будет пользоваться беднота. Лучше мы организованно истребим своих лошадей, сожжем имущество, чем отдадим этим лентяям»43. Некоторые боялись еще худшей участи, чем коллективизация, - раскулачивания. Все зависело от решения какого-то городского чиновника, который мог посчитать, что у кресть­янина слишком много скота, а значит, он - кулак. Другие знали или предполагали, в зависимости от ситуации, что новое коллектив­ное хозяйство не сможет обеспечить необходимого ухода за скотом. Власти Центрально-Черноземной области предвидели появление по­добной проблемы, но запоздали с ее решением: только 14 февраля 1930 г. ими было выпущено постановление о том, что обобществлен­ный скот должен оставаться под присмотром его бывших владельцев в тех случаях, когда колхоз не может обеспечить должного ухода44. Такая реакция, между прочим, один из множества примеров того, как региональные и местные власти адаптировались к нуждам крестьян или пытались играть по правилам. В некоторых случаях, в особенно­сти когда речь шла о семейной корове или лошади, нежелание кресть­ян отдавать свой скот в колхоз объяснялось не только экономиче­

97

ским расчетом, но прежде всего любовью к животному, о котором они заботились столько времени. Такую ситуацию описывает в сво­их мемуарах Петр Пирогов, выехавший из страны во время войны. Зорька была любимой лошадью его семьи. Дядя Пети воспитывал и тренировал лошадь с особой заботой. Все Пироговы души в ней не чаяли и обращались с ней, по словам Пирогова, как с членом семьи. Когда Зорьку обобществили, за ней никто не ухаживал, представи­тели власти обращались с ней очень жестоко, и, по мнению Пирогова, делали это специально, осознавая, какую боль причиняют бывшим хозяевам. Вскоре лошадь умерла, и, когда это произошло, Пироговы вернули ее в свою собственность, несмотря на возражения админист­рации колхоза. Семья настояла на похоронах лошади. Друзья помог­ли не допустить повторной экспроприации Зорьки работниками колхоза и даже пришли на ее похороны, что было в равной степени доказательством любви к животному и проявлением семейного до­стоинства45.

Крестьяне участвовали в разбазаривании также по чисто матери­альным причинам. Скот - актив, легко переводящийся в деньги, и многие говорили, что если они все равно все потеряют, то по край­ней мере при вступлении в колхоз у них будут деньги на руках. Подобная реакция крестьян была способом застраховаться от потерь и сохранить то, что принадлежало им по праву46. Более того, по данным ряда официальных отчетов конца 1930 г., некоторые прода­вали свой скот, особенно рабочий, стремясь избежать возложенной на них государством транспортно-гужевой повинности47. При этом господствующий в общем сознании образ массового забоя и поедания скота оттесняет на второй план не менее широко распространенное явление его продажи. В 1929-1930 гг. советская деревня превратилась в один огромный рынок, где крестьяне торговали скотом, мясом и шкурами. После поездки по стране Татаев, член комиссии Политбю­ро по продаже крестьянских лошадей, заявил: «Во всех районах, где я был, в столовых подаются все блюда мясные, причем порции очень большие»48. Цены на скот резко упали из-за перенасыщения рынка. На Кубани, где лошади обычно стоили 80-100 руб., к началу января 1930 г. цены снизились до 20 руб.49 На Кубани и в Ставропольском крае цены на коров в среднем уменьшились в 5 раз50. По данным ОГПУ, в конце декабря 1929 г. в Терском округе на Северном Кавказе базары были переполнены скотом; здесь цена рабочей лошади составляла 10-15 руб., коровы - 10-20 руб.51 На Воскресенском базаре в Москов­ской области в октябре 1929 г. коров продавали по 200-250 руб., лошадей по 175-200 руб., а в начале января цены на коров упали до 125-150 руб., на лошадей - до 25-30 руб.52 На Кимрском базаре в Московской области в начале 1930 г. на продажу были выставлены

98

400-500 голов крупного рогатого скота по сравнению с обычными 40-5053. К началу 1931 г. в некоторых районах Нижегородского края рыночные цены на скот упали до довоенного уровня, не учитывая обесценение рубля54. Падение цен привело к тому, что репрессивные налоги и штрафы стали практически бесполезными. Пятикраткой, или налогом, в 5 раз превышающим рыночную стоимость определен­ной части имущества, облагались хозяйства, которые задерживали уплату налогов, обвинялись в разбазаривании собственности или утаивании зерна. Такое наказание было стандартным для крестьян­ских хозяйств, обвиненных в нарушении статьи 61 Уголовного кодек­са - отказе от выполнения требований государства (таких, как хле­бозаготовки). В середине января 1930 г. в Сибири власти заявили, что пятикратка утратила свою эффективность из-за падения рыноч­ных цен, в связи с чем они вводят более жесткие меры: принудитель­ный труд и депортации55. Разбазаривание, опять же, напрямую спо­собствовало усилению репрессий со стороны государства.

Падение цен негативно сказалось и на крестьянах. В некоторых случаях разбазаривание проявлялось не в продаже скота, а в исполь­зовании различных уловок и хитростей. В отчетах отдельных регио­нов страны указывается, что крестьяне морили скот голодом до смер­ти, чтобы затем получить страховые премии. Из-за того что эти премии не были полностью адаптированы к существовавшим тогда крайне неустойчивым рыночным ценам, крестьяне оставались в выигрыше. В Чапаевском районе на Средней Волге насчитывалось около 360 слу­чаев, когда крестьяне пытались получить страховые премии, превыша­ющие рыночные цены в 4-5 раз56. Похожие отчеты о мошенничестве со страховками приходили с Северного Кавказа57. Это были классиче­ские примеры того, как крестьяне извлекали из системы максимально возможную выгоду, противясь судьбе, ожидавшей их в колхозе.

Скот - не единственная крестьянская собственность, подвергав­шаяся разбазариванию. По всей стране отмечались случаи разруше­ния машинной техники. В одной из деревень Краматорского района Артемовского округа на Украине крестьяне сломали машинное обо­рудование, которое было незадолго до того получено для использо­вания в «лжеколхозе» (как его назвали власти) и подлежало экс­проприации58. Сообщения о разрушении техники поступали в 1929-1930 гг. из Сибири, со Средней Волги, Кубани и Северного Кавказа59. В докладе Совхозцентра (ведомства, управлявшего совхо­зами) от февраля 1930 г. описывались случаи, когда кулаки кидали в совхозную технику камни и железки60. Власти расценивали подоб­ные действия не как результат ошибки, небрежности или техниче­ской неграмотности, а скорее как сознательную порчу оборудования и саботаж. Представляется вероятным, что большая часть поломок

99

техники была вызвана все же первым рядом причин. В конце концов, властям повсюду мерещились саботаж и вездесущие враги, на чей счет они списывали текущие затруднения. Тем не менее часть поло­мок техники в период первой пятилетки однозначно была результа­том намеренного вандализма. Скорее всего, он имел место в тех случаях, когда крестьяне предпочитали сломать собственную техни­ку, чем позволить государству ее экспроприировать для использова­ния в колхозах. Хотя политическая мотивация крестьян редко про­является отчетливо, результаты деревенского луддизма слишком очевидны, чтобы отрицать наличие определенной доли политиче­ских мотивов в истреблении техники. Более того, машинное оборудо­вание стало воплощением нового порядка, а потому протест против техники был протестом против советской власти.

Помимо скота и сельскохозяйственного оборудования разбазари­ванию подверглись и другие виды собственности. В одной из дере­вень Урала наблюдалась характерная и для многих других деревень ситуация: перед тем как вступить в колхоз, крестьяне продавали зерно, одежду и даже кухонную утварь61. В конце 1929 г. в Кузнецком округе в Сибири крестьяне разорили 148 тыс. ульев, только чтобы они не достались колхозу. На Кубани уничтожали фруктовые сады62. Другие крестьяне после введения чрезвычайных мер в 1928 г. начали сокращать свои посевные площади. Так, на Средней Волге к осени

1929 г. «кулаки» сократили наделы в среднем на 10-20 %, а в неко­торых хозяйствах эти цифры достигали 30-35 %63. В середине января

1930 г. Трактороцентр (ведомство, управляющее машинно-трактор­ными станциями) отправил Наркомату земледелия и другим струк­турам, ответственным за развитие сельского хозяйства, срочную те­леграмму о том, что во многих районах сплошной коллективизации крестьяне, перед тем как вступить в колхоз, уничтожают (продают или потребляют) семена, предназначенные для весеннего сева, пред­положительно с целью получить новые от правительства. В телеграм­ме ситуация названа тревожной64. В некоторых районах зерно стали использовать для производства самогона. Уже в феврале 1928 г. около 16 тыс. сибирских производителей самогона выплачивали крупные штрафы государству65. Несмотря на то что это считалось незаконным, крестьяне продолжали гнать самогон в самый разгар коллективиза­ции. Морис Хиндус поинтересовался причиной такой популярности самогона летом 1930 г.: «В ответ на мой вопрос о том, как они осме­ливаются делать самогон при наличии государственного запрета, крестьяне посмеялись и заверили меня, что, пока поля и болота про­стираются бесконечно, советские власти не могут уследить за всем»66.

Действительно - власти не могли или не хотели видеть всего. Сам термин «разбазаривание» говорит о том, что они не намерева­

100

лись официально признать факт политического противодействия. Несмотря на все их попытки обвинить в разбазаривании кулака, было ясно, что оно представляло собой общекрестьянское народное сопротивление. Разбазаривание было основной и широко распрост­раненной формой протеста против коллективизации, но оно не за­кончилось в 1929-1930 гг. В 1931 г. в 7,4% колхозов наблюдались акты разбазаривания, совершенные то ли намеренно, то ли по не­брежности, а в 35,1 % колхозов были зафиксированы случаи поло­мок машинного оборудования, опять же, то ли специально, то ли по халатности67. В 1932 г. по деревне прокатилась вторая волна разбаза­ривания, вызванная голодом, новой кампанией по обобществлению скота и временной оттепелью в политике центральных властей, кото­рая привела к открытию ограниченного числа колхозных рынков68. Однако процесс разбазаривания 1929-1930 гг. имел свою специфику: крестьяне вступали в колхоз, но при этом превращали его в руины.

Всенародный масштаб и основательность разбазаривания свиде­тельствовали о его политическом подтексте и эффекте. Его влияние на дальнейшее развитие коллективного сельского хозяйства как в краткосрочной, так и в долгосрочной перспективе оказалось силь­нее, чем воздействие любых других актов крестьянского сопротивле­ния за годы сплошной коллективизации. В краткосрочной перспек­тиве разбазаривание привело к тому, что государство столкнулось с опасным и в итоге саморазрушительным ускорением темпов коллек­тивизации и раскулачивания. В долгосрочной - государство справи­лось с задачей массовой коллективизации и раскулачивания, заплатив за это высокую цену. Массовый забой скота в 1929-1930 гг. резко ускорил развитие коллективного полевого и животноводческого хо­зяйства и имел тяжкие последствия и для государства, и для крестьян. Однако, несмотря на уплаченную цену, в этом столкновении культур крестьянство выступило как единый класс в защиту своих интересов. Серьезные политические последствия такой сплоченности крестьян и разрушительного характера их сопротивления позволяют сделать вы­вод, почему государство предпочло охарактеризовать крестьянский луддизм как разгул диких шолоховских мужиков.

«Теперь и середняку нужно быть настороже и вовремя ликвидировать свое хозяйство»

Самораскулачивание - термин, который власть применяла к кресть­янам, пытавшимся изменить свой социально-экономический ста­тус, дабы избежать репрессий государства, направленных против ку­лаков. Чаще всего этот процесс включал в себя разбазаривание и побег

101

из деревни. Использование властями термина «самораскулачивание» отражало садистскую иронию в отношении отчаянного положения целых групп крестьян, чья культура умирала. Государство преподно­сило самораскулачивание как форму добровольного раскулачива­ния, в то время как в действительности оно было актом отчаянного сопротивления. Более того, этот термин подразумевал, что речь идет о типичной безрассудной реакции дикого мужика, использующего обман, уловки и разбазаривание. Однако самораскулачивание при­няло такие массовые масштабы, что о нем никак нельзя говорить как о диких или спонтанных действиях. Напротив, самораскулачивание было обдуманным экономическим, социальным и политическим от­ветом крестьян, к которому они прибегли уже в 1927-1928 гг., когда государство впервые стало оказывать давление на кулаков и требо­вать от крестьян уплаты дани. Крестьянские семьи, столкнувшиеся с непосильными налогами, самораскулачивались с целью либо за­платить налоги на деньги, вырученные от продажи имущества, либо изменить свой социально-экономический и, как следствие, налого­вый статус. По мере того как давление государства усиливалось, а экономические репрессии заменялись политическими, крестьян­ские семьи, заклейменные как кулацкие, стояли перед выбором: под­вергнуться государственным репрессиям либо спастись посредством самораскулачивания. Поскольку по сути самораскулачивание зачас­тую было «самораскрестьяниванием», эти семьи шли на крайние меры сопротивления.

Процесс самораскулачивания развивался стремительными темпа­ми, и его направленность была ясна. Он значительно изменил число хозяйств, обозначавшихся государством как кулацкие. По данным официальной статистики, в РСФСР доля кулацких хозяйств умень­шилась с 3,9 % крестьянского населения в 1927 г. до 2,2 % в 1929 г.; на Украине - с 3,8 % до 1,4 %69. По мнению Левина, кулаки в период с 1927 по 1929 г. сократили свои посевные площади по меньшей мере на 40 %70. В РСФСР за эти годы средства производства (сельскохо­зяйственный инвентарь и машинное оборудование), находившиеся в собственности кулаков, сократились примерно на 30-40 %71. К кон­цу 1929 - началу 1930 г. в большинстве районов страны кулацкие хозяйства продали от 60 до 70 % своего поголовья скота и до 50 % машинного оборудования72. Доля валовой продукции кулацких хо­зяйств в зерновых районах снизилась с 10,2 % в 1927 г. до 5,8 % в 1929 г.73 Эти опасные тенденции подтверждает и статистика по ре­гионам. Так, на Средней Волге количество кулацких хозяйств умень­шилось с 5,9 % в 1927 г. до 4,8 % в 1929 г.74 В Сибири в период между 1927 и 1929 гг. кулацкие хозяйства сократили свои посевные площа­ди на 12,2 %. За то же время количество тяглового и крупного рога­

102

того скота в кулацких хозяйствах Сибири сократилось на 24,2 % и 27,9 % соответственно75. Эти статистические данные особенно по­казательны, если учесть, что все вышеописанные меры были предпри­няты до проведения кампаний по коллективизации и раскулачива­нию зимой 1929-1930 гг. Получившие клеймо кулака крестьяне самораскулачивались в ответ на непосильное налоговое бремя (целью которого де-факто была коллективизация), хлебозаготовки, а также штрафы и другие наказания за неуплату налогов или невыполнение обязательств по хлебозаготовкам.

В результате самораскулачивания к 1929-1930 гг., началу сплош­ной коллективизации, на селе осталось относительно мало действи­тельно кулацких хозяйств. Этот факт сам по себе говорит о том, что раскулачивание ударило далеко не только по кулакам. Судя по все­му, самораскулачивались различные слои крестьян. Самораскулачи­вание крестьян продолжалось бешеными темпами во время коллек­тивизации, принимая форму самораскрестьянивания. По российским данным, в те годы самораскулачились от 200 до 250 тыс. семей. Другими словами, около миллиона людей изменили свой статус крестьянина, чтобы избежать государственных репрессий. Большин­ство из них переселилось в города и промышленные центры, навсегда оставив сельское хозяйство76. Помимо четверти миллиона семей, которые самораскулачились, в города переехало бесчисленное коли­чество крестьян, подвергшихся раскулачиванию со стороны государ­ства, но избежавших депортации. В Сибири, согласно данным по 12 округам, в 1929-1930 гг. самораскулачились не менее 4 тыс. хо­зяйств77. Чаще всего самораскулачивание затрагивало одну или не­сколько семей, но иногда оно принимало более радикальную форму опустошения практически целой деревни, как, например, в деревне Бугрия в Новосибирском округе в Сибири, где в январе 1930 г. 300 из 400 хозяйств ликвидировали свое имущество и покинули дерев­ню78. Повсюду крестьяне жили в страхе перед раскулачиванием. Слова одного крестьянина из Одесской области, наверное, отражают на­строение во всех деревнях: «Сначала считали кулаками тех, кто имел 4-5 лошадей и 5-6 коров, а теперь считают кулаками тех, кто имеет 2 лошадей и 2 коров. Теперь и середняку нужно быть настороже и вовремя ликвидировать свое хозяйство»79.

Различные виды разбазаривания были обычными способами са­мораскулачивания. Опасаясь, что их причислят к кулакам, крестьяне уничтожали или распродавали свою собственность. Посевные пло­щади сокращали, а сельскохозяйственный инвентарь выставляли на продажу. В Астрахани окружная комиссия по вопросам раскулачива­ния сообщала, что крестьяне в целях самораскулачивания использо­вали даже почту, в массовом порядке пересылая наличные деньги

103

и различные товары своим друзьям и родственникам в другие рай­оны страны80. Иногда кулаки пытались продать свои хозяйства цели­ком, хотя продажа земли считалась незаконной и была прямым на­рушением закона о национализации земли. Поэтому обычная уловка состояла в том, чтобы продать (легально) дом и другие строения на земельном участке, что на самом деле означало продажу всего хозяй­ства. Иногда продажа земли осуществлялась под предлогом долго­срочной сдачи в аренду81. Несмотря на то что в действительности в то время сложно было найти покупателя, в советских юридических журналах можно обнаружить некоторые доказательства того, что в 1920-е гг. количество нелегальных сделок по продаже земли возрос­ло82. В исследовании 633 случаев нелегальной продажи, сдачи в арен­ду и обмена земли в 1929 г. сообщалось, что 12,5 % этих сделок напрямую связаны с попытками ослабить налоговое бремя кулацких хозяйств83. Так, в конце 1929 г. в Ржаксинском районе Тамбовского округа Центрально-Черноземной области несколько кулаков прода­ли свои дома с разрешения райисполкома; одна семья продала дом за 7 500 руб., другая за 4 500, из них 1 000 руб. была изъята испол­комом в качестве «штрафа». В Б. Инисольском районе Сталинского округа на Нижней Волге райисполком сам выплатил 4 500 руб. одной из кулацких семей за ее дом. По официальным данным, в других районах также были зафиксированы случаи покупки колхозами у ку­лаков домов и других строений84. Представляется практически не­возможным оценить точное число сделок по продаже земли, так как они обычно совершались под видом продажи собственности (домов и т. д.) и в основном являлись нелегальными. Без сомнения, многие крестьяне пытались таким образом покинуть деревню, пока это еще можно было сделать, не разорившись полностью.

Другая форма самораскулачивания, или самораскулачивания «на­половину», - разделение семейного хозяйства. Разделы хозяйства были уловкой, направленной на уменьшение его экономической зна­чимости или, по крайней мере, на сохранение какой-то его части или семьи путем распределения имущества между сыновьями. Случаи таких разделов зарегистрированы уже в 1928-1929 гг. во время про­ведения налоговых кампаний; многие из них совершались лишь на бумаге, дабы избежать уплаты налогов85. Информацию о разделах очень сложно найти, но можно предположить, что многие семьи пы­тались произвести их, однако получали отказ со стороны местных властей. Так, в конце января 1930 г. суд Центрально-Черноземной области постановил немедленно прекратить регистрацию крестьян­ских разделов86. Тем не менее в это время были зарегистрированы случаи разделов в Ленинградской области и на Северном Кавказе87. История раздела семьи Анухиных в какой-то степени показательна

104